Вскоре после этого, в воскресный день, Нери отправился с женой в гости к своей вдовой сестре, живущей в Бруклине. По отношению к сестре Альберт Нери обнаруживал ту неистовую привязанность и готовность заступиться, какая всегда отличает сицилийца, неукоснительно навещал ее по крайней мере раз в два месяца, чтобы удостовериться, что у нее все в порядке. Она была намного его старше, уже и сыну ее исполнилось двадцать лет. Этот самый сыночек, Томас, без отца отбился от рук, и с ним приходилось трудно. Он уже попадал в незначительные переделки, втягивался понемногу в беспутную жизнь. Нери пришлось однажды пустить в ход свои связи в полиции, чтобы племянника не привлекли за воровство. Он сдержался тогда, не дал воли своему негодованию, только предупредил:

— Томми, если моя сестра будет плакать по твоей милости, я сам возьмусь за твое исправление.

Слова эти, строго говоря, не заключали в себе угрозы — всего лишь дружелюбно-родственное предостережение. Но Томми, хотя и слыл самым крутым в этом крутом бруклинском районе, все же струхнул, услышав их от своего дяди Аля.

В тот раз, о котором идет речь, Томми накануне, в субботу, заявился домой очень поздно и теперь отсыпался в своей комнате. Мать пошла его будить, говоря, что пора вставать и одеваться, — к воскресному обеду приехал дядя с женой. Сквозь полуоткрытую дверь донесся раздраженный ответ:

— А мне начхать! Не видишь, я сплю? — И хозяйка вернулась на кухню с виноватой улыбкой.

Пришлось обедать без него. Нери спросил у сестры, не слишком ли распоясался Томми, но она покачала головой.

Нери с женой собирались уходить, когда Томми наконец соизволил встать с постели. Процедил им сквозь зубы: «Здрасьте», и проследовал на кухню. Оттуда, спустя немного, он гаркнул матери:

— Эй, мам, пожевать мне сварганишь чего-нибудь? — Но это была не просьба. Это было барское требование балованного дитяти.

Мать тотчас сорвалась на крик:

— Хочешь есть — вставай, когда обед на столе! Отдельно я для тебя готовить не стану.

Такого рода безобразные стычки могут случиться в каждой семье, дело житейское, но Томми, слегка еще одурелый со сна, допустил промашку.

— Да подавись, карга чертова, схожу поем в закусочной. — И в тот же миг пожалел о сказанном.

Дядя Аль кинулся на него, точно кот на мышонка. И не только из-за этого конкретного хамства, допущенного в обращении с его сестрой, — стало ясно, что наедине племянник часто позволяет себе разговаривать с матерью в подобном тоне. В присутствии ее брата он никогда еще не отваживался употреблять такие выражения. Сегодня же — слегка забылся. На свою беду.

На глазах у испуганных женщин Аль Нери подверг племянника жестокому, профессионально выверенному избиению. Вначале тот еще пробовал защищаться, но быстро оставил эти попытки и запросил пощады. Нери надавал ему таких затрещин, что у парня раздуло губы, разбил ему в кровь скулу. Закинул ему назад голову и хряснул его о стенку. Всадил ему кулак в живот и, повалив ничком, долго вколачивал его лицом в ковер. Потом велел женщинам подождать, вывел Томми на улицу и посадил в свою машину. Там он вогнал Томми в страх божий окончательно.

— Если хоть раз услышу от сестры, что ты опять с ней так заговорил, сегодняшняя трепка покажется тебе женской лаской, — напутствовал он на прощанье племянника. — Ты у меня живо выправишься, будь уверен. А теперь ступай в дом и скажи моей жене, что я жду ее.

Через два месяца Аль Нери, придя домой с ночной смены, обнаружил, что жена бросила его. Забрала свое барахлишко и возвратилась к родителям. Тесть сообщил ему, что Рита его боится, ей страшно жить с человеком, у которого такой необузданный нрав. Аль был ошеломлен. Он ни разу не поднял руку на жену, никогда ей не угрожал, не испытывал к ней ничего, кроме самых нежных чувств. Он был так ошарашен ее поступком, что решил обождать несколько дней и прийти в себя, а уж потом ехать выяснять отношения.

Однако назавтра, как на грех в его смену, случилась неприятность. В то время, когда он совершал объезд участка, к нему поступил вызов с одной из гарлемских улиц — там кто-то кого-то резал. По обыкновению, Нери выпрыгнул из патрульной машины почти что на ходу, не дожидаясь полной остановки. В этот поздний час тяжелый карманный фонарь был при нем. Обнаружить место происшествия было нетрудно: у подъезда одного из жилых домов толпились люди. Какая-то негритянка сказала ему:

— Там хотят зарезать ребенка.

Нери вошел в парадное. Из открытых дверей в дальнем конце коридора бил яркий свет, доносились стоны. Сжимая в руках фонарь, он направился туда.

Шагнул за порог — и едва не споткнулся о тела, распростертые на полу. Рядом с чернокожей женщиной лет двадцати пяти лежала девочка — ей было не больше двенадцати. Обе буквально истекали кровью от бритвенных порезов. В гостиной глазам Нери предстал тот, кто был этому виной. Старый знакомый.

Им оказался Вэкс Бейнз — отъявленный сутенер и торговец наркотиками, артист поножовщины. Он таращил остекленелые от дурмана глаза, в руке его подрагивала окровавленная опасная бритва. Две недели назад Нери задержал его за зверскую расправу над одной из девиц, учиненную им на улице.

— Вам-то что, это наши дела, — сказал тогда Бейнз.

Его поддержал напарник Нери — пускай себе черные кромсают друг друга, если им так нравится; но Нери все-таки забрал Бейнза в участок. На другой же день его отпустили под залог.

Нери всегда недолюбливал негров и за время работы в Гарлеме не полюбил их сильнее. Все они либо пьянствовали, либо кололись, а женщин гнали вкалывать или торговать собой. Дрянь людишки. И потому при виде наглого попрания порядка негром Бейнзом Нери охватило бешенство. Его мутило от зрелища ребенка, изрезанного бритвой. Он хладнокровно решил про себя не доставлять больше Бейнза в отделение, а разобраться с ним на месте.

Однако сзади уже напирали свидетели — соседи, живущие в том же доме; подошел и его напарник, выйдя из патрульной машины.

Нери приказал:

— Бросай нож — ты арестован.

Бейнз захихикал:

— Так я тебе и дался, безоружному. — Он замахнулся бритвой. — А вот этого не хочешь?

Нери, наделенный поразительной реакцией, действовал очень быстро, чтобы не дать напарнику времени вынуть пистолет. Левой он перехватил на лету руку с бритвой. Правая, сжимающая карманный фонарь, стремительно описала короткую дугу. Удар пришелся Бейнзу в висок, у негра подломились колени, точно у пьяного. Бейнз выронил оружие. Он стал совершенно беспомощен. А потому второму удару — как с помощью свидетелей-соседей и напарника-патрульного подтвердилось на процессе — не было оправдания. Нери обрушил на макушку Бейнза неимоверной силы удар карманным фонарем; стекло разлетелось вдребезги, лампочка вместе с эмалированным щитком отлетели на другой конец комнаты. Тяжелый алюминиевый ствол фонаря погнулся и сложился бы пополам, если б не батарейки внутри. У одного из притихших свидетелей, негра, жившего по соседству, — он потом свидетельствовал на суде против Нери, — вырвалось благоговейное:

— Ух ты! Твердоголовый какой уродился!

Но твердости Бейнзовой голове как раз не хватило. Второй удар проломил ему череп. Через два часа негр умер в гарлемской больнице.

Никого, кроме Альберта Нери, не удивило, что против него, по инициативе департамента полиции, было возбуждено уголовное дело. Его отстранили от должности и отдали под суд за превышение служебных полномочий. Судили по обвинению в непредумышленном убийстве по статье, предусматривающей тюремное заключение сроком от года до десяти лет. Нери, который воспринимал происходящее со смешанным чувством недоумения и ярости, к этому времени с такой силой возненавидел общество, в котором жил, что ему сделалось все равно. Его посмели счесть преступником! Посмели посадить за то, что он уничтожил эту черную тварь, сутенера, изверга! А что женщина и девочка, изувеченные на всю жизнь, до сих пор валяются в больнице — это никого не трогает?..