Они молча кивнули. Дон Корлеоне продолжал:

— Клеменца, возьми людей, садитесь по машинам и ждите. Я через несколько минут буду готов. Том, ты все сделал как надо. Я хочу, чтобы утром Констанция была рядом с матерью. Они будут с мужем теперь жить здесь, организуй все для этого. Пусть женщины, подруги Сандры, соберутся у нее в доме и не оставляют ее одну. Моя жена тоже туда придет, как только я поговорю с ней. Она сообщит Сандре о несчастье, а женщины позаботятся о спасении его души, закажут заупокойную мессу.

Дон поднялся с кожаного кресла. Все тоже встали; Клеменца и Тессио еще раз обнялись с ним. Хейген распахнул дверь — дон, выходя, на миг задержался и взглянул ему в лицо. Он приложил ладонь к щеке Хейгена, быстро обнял его и сказал по-итальянски:

— Ты показал себя хорошим сыном. Это утешает меня, — подтверждая, что в это страшное время Хейген действовал правильно.

После этого дон пошел наверх в спальню разговаривать с женой. Тогда-то Хейген и позвонил Америго Бонасере и призвал похоронщика отплатить услугой за услугу, оказанную ему однажды доном Корлеоне.

КНИГА ПЯТАЯ

ГЛАВА 20

Гибель Сантино Корлеоне, точно камень, брошенный в омут, взбаламутила преступный мир Америки. И когда стало известно, что дон Корлеоне покинул одр болезни, дабы вновь принять бразды правления, когда лазутчики, воротясь с похорон, донесли, что дон, судя по виду, совсем поправился, — головка Пяти семейств развернула судорожные приготовления к обороне, не сомневаясь, что враг, в ответ на удар, неминуемо развяжет кровавую войну. Никто не делал опрометчивого вывода, что с доном Корлеоне после постигших его неудач можно не слишком считаться. Этот человек совершил на своем жизненном пути не так уж много ошибок и на каждой из этих немногих чему-то научился.

Один лишь Хейген догадывался об истинных намерениях дона и потому не удивился, когда к Пяти семействам отрядили посланцев с предложением заключить мир. И не просто заключить мир, но созвать все семейства города Нью-Йорка на совещание, пригласив также принять в нем участие семейные синдикаты со всей страны. В Нью-Йорке сосредоточились наиболее могущественные кланы Америки — все понимали, что от их благоденствия зависит в известной мере и благоденствие остальных.

Предложение встретили недоверчиво. Что это — западня? Попытка усыпить бдительность неприятеля и застигнуть его врасплох? Расквитаться за сына единым духом, учинив поголовную резню? Однако дон Корлеоне не замедлил представить свидетельства своего чистосердечия. Во-первых, он привлекал к участию в этой встрече синдикаты со всех концов страны — кроме того, не видно было, чтобы он собирался переводить своих подданных на военное положение или спешил вербовать себе союзников. А затем он предпринял шаг, которым окончательно и безусловно подтвердил искренность своих намерений и одновременно обеспечил неприкосновенность участников предстоящего высокого собрания. Он заручился услугами семейства Боккикьо.

Семейство Боккикьо представляло собой явление в своем роде единственное — некогда ответвление сицилийской мафии, известное своей непревзойденной свирепостью, оно на Американском континенте превратилось в своеобразное орудие мира. Род, некогда добывавший себе пропитание безумной жестокостью, ныне добывал его способом, достойным, образно говоря, святых страстотерпцев. Боккикьо владели одним неоценимым достоянием — прочнейшей спаянностью кровных уз, образующих каркас их рода, племенной сплоченностью, редкостной даже для среды, в которой верность сородичам почитают превыше супружеской верности.

Когда-то семейство Боккикьо насчитывало, до троюродных включительно, душ двести и заправляло в глухом углу на юге Сицилии определенной областью хозяйства. Доход семейству приносили четыре или пять мельниц, которые, отнюдь не находясь в совместном владении, все-таки обеспечивали каждому члену семьи работу, да кусок хлеба, да минимальную безопасность. Достаточно, чтобы, скрепляя родство между собой еще и узами брака, держаться единым фронтом против внешних врагов. Никому в здешних краях не давали построить мельницу, способную составить им конкуренцию, либо плотину, снабжающую конкурентов водой или угрожающую потеснить в торговле водою семейство. Был случай, когда могущественный землевладелец задумал поставить здесь собственную мельницу, исключительно для личного пользования. Призваны были карабинеры, уведомлены верховные власти, трое мужчин из клана Боккикьо посажены под арест. Но еще до суда кто-то спалил барский дом в поместье землевладельца. Обвинение забрали назад, дело было прекращено.

Через несколько месяцев на Сицилию прибыло должностное лицо, из самых высокопоставленных в правительстве Италии, с проектом возведения гигантской плотины, которая положила бы конец хронической нехватке воды на острове. Из Рима понаехали инженеры обследовать площадку под недобрыми взглядами местных жителей, членов клана Боккикьо. Всю округу наводнили полицейские, размещенные в специально построенной казарме.

Казалось, ничто уже не может помешать возведению плотины, уже и оборудование разгрузили в Палермо. Дальше этого дело не пошло. Боккикьо связались с собратьями — главарями других ответвлений мафии — и заручились их поддержкой. Монтаж тяжелого оборудования срывали, легкое — разворовывали. В стенах итальянского парламента на сторонников проекта повели наступление депутаты-мафиози. История затянулась на несколько лет, а тем временем к власти пришел Муссолини. Диктатор повелел, чтобы плотина была построена. Она все равно не строилась. Диктатор заранее знал, что мафия явится угрозой его режиму, образуя внутри государства как бы самостийную форму правления. Он наделил неограниченными полномочиями одного из высших полицейских чинов, и тот в два счета решил проблему, швыряя всех без разбора за решетку, а прочих ссылая в каторжные работы на отдаленные острова. За считаные годы он сломил хребет мафии нехитрым способом — сажая наобум всякого, на кого падала хоть тень подозрения, что он mafioso. И загубив мимоходом в процессе этого бессчетное число невиновных семей.

Этой неограниченной власти Боккикьо имели неосторожность воспротивиться силой. Половину мужчин перебили в вооруженных столкновениях, другую половину упекли в штрафные колонии, на острова. Их уже оставалась горсточка, когда какими-то неправдами им помогли добраться до Канады и с борта корабля проторенным нелегальным путем переправили в Америку. Там эмигранты, а было их человек двадцать, осели всем гуртом в городишке неподалеку от Нью-Йорка, в долине реки Гудзон, и, начав с ничего, стали со временем владельцами компании по уборке мусора, с собственным грузовым автопарком. Их благосостояние объяснялось тем, что у них не было конкурентов. А конкурентов не было потому, что у любого, кто мог составить им конкуренцию, ломались и горели машины. Нашелся один, который упорно сбивал им цены, так его, со следами удушения, обнаружили погребенным под грудой мусора, собранного за день.

По мере того, однако, как мужчины женились — на сицилийских, понятное дело, невестах, — выяснялось, что, хотя денег, заработанных на уборке мусора, хватает на жизнь, от них мало что остается на радости жизни, которые щедро предлагает Америка. А потому, когда враждующие кланы мафии собирались мириться, семейство Боккикьо вдобавок к основной профессии поставляло посредников и заложников на время мирных переговоров.

Членов клана объединяла одна фамильная черта: известная ограниченность — или, точнее говоря, неизощренность — ума. Как бы то ни было, они и сами сознавали свою неполноценность и не стремились тягаться с другими семействами мафии в борьбе за организацию и подчинение себе столь сложных областей делового предпринимательства, как проституция, азартные игры, сбыт наркотиков и крупные махинации. Подмазать рядового полицейского — на это у них еще хватало сообразительности, но подступиться со взяткой к влиятельному должностному «буферу» — для них, бесхитростных и простодушных, было непосильной задачей. За ними числилось лишь два бесспорных достоинства. Верность тому, что на их языке именовалось честью, и упомянутая уже свирепость.