Клеменца был твердо убежден в обратном.

— Нет, эта вошь со шрамом наверняка пронюхала, сколько мы получили от оптовика, которому сбыли товар. Фануччи гроша не скостит с трех сотен. Придется отстегнуть.

Вито не верил своим ушам, хотя и постарался скрыть свое недоумение:

— А с какой нам стати вообще ему платить? Что он может один против нас троих? Мы сильней его. И у нас есть оружие. Почему мы обязаны отдавать кому-то свои кровные деньги?

Клеменца терпеливо объяснил:

— У Фануччи есть дружки — страшные люди, зверье. Есть и связи в полиции. Ты видел, он добивается, чтобы мы ему выбалтывали, что замышляем, — знаешь для чего? Наведет на наш след легавых и тем выслужится перед ними. Тогда за полицией будет числиться должок. У него это проверенный способ. А сверх того, ему сам Маранцалла выделил на откуп наш квартал.

Маранцалла — гангстер, чье имя то и дело мелькало в газетах, — возглавлял, по слухам, шайку, промышлявшую вымогательством, азартными играми, вооруженным грабежом.

Клеменца принес вина собственного изготовления. Хозяйка дома подала им тарелку салями, маслины, каравай итальянского хлеба и, захватив с собою стул, пошла вниз посидеть с товарками у дверей дома. Жена у Клеменцы была молодая, не так давно приехала в Америку и еще не понимала по-английски.

Вито Корлеоне сидел с приятелями, пил вино. И думал — никогда еще он не думал так напряженно и усердно. Он сам удивлялся тому, до чего четко у него работает мысль. Он перебирал в уме все, что было ему известно о Фануччи. Вспомнил тот день, когда его полоснули по горлу и он бежал по улице, держа под подбородком шляпу, чтобы в нее стекала кровь из раны. Вспомнил, как убили мальчишку, который ударил его ножом, как избежали расправы двое других, дав Фануччи отступного. И вдруг ощутил уверенность, что нет у Фануччи никаких важных связей, да и быть не может. У такого-то — который не гнушается состоять в полицейских осведомителях? Который может за деньги отказаться от мщения? Да никогда! Ни один уважающий себя главарь-мафиозо не успокоился бы, покуда не убрал всех участников нападения. Фануччи изловчился уничтожить одного, но вспугнул двух других и понимал, что теперь ему их не прикончить. Поэтому он разрешил им откупиться. Точно. Нахрап да дюжие кулаки — вот что позволило ему обложить данью лавочников и мелких содержателей игорных притонов. И между прочим, Вито Корлеоне знал по крайней мере одну подпольную квартиру, от которой Фануччи не перепадало ничего, — однако же ее хозяина до сих пор никто пальцем не тронул.

Выходило — один Фануччи. Или Фануччи и какие-то ребята с оружием, которых он в случае надобности нанимает по сходной цене. Теперь Вито Корлеоне оставалось решить последнее. По какому руслу направится отныне его жизнь…

С этого-то перепутья он и вынес убеждение, которое после высказывал столько раз: что каждому человеку назначена судьбой единственная дорога. Ведь мог он в тот вечер пойти и уплатить дань Фануччи — а там устроиться снова в лавку и, глядишь, по прошествии лет открыть собственную бакалейную торговлю? Однако судьба решила, что быть ему доном, и столкнула его с Фануччи, дабы направить на уготованную ему тропу.

Когда опорожнили бутыль с вином, Вито осторожно предложил Клеменце и Тессио:

— Хотите, давайте мне по две сотни — я сам их передам Фануччи. Ручаюсь вам, что он их примет. А дальше положитесь на меня. Я это затруднение улажу, останетесь довольны.

Клеменца бросил на него быстрый, подозрительный взгляд. Вито холодно сказал:

— Я никогда не вру людям, которых называю друзьями. Потолкуй завтра с Фануччи. Пускай потребует у тебя денег — ты, главное, ничего ему не давай. И смотри не перечь ему. Скажи, что сходишь взять деньги и передашь их через меня. Дай понять, что ты готов выложить, сколько он заломит. Не проси его сбавить. Торговаться с ним буду я. Нет смысла злить его, если он и правда такой опасный человек, каким вы его представили.

На том они и поладили. Назавтра Клеменца поговорил с Фануччи и убедился, что Вито их не обманул. После этого он зашел к Вито домой и отдал ему двести долларов.

— Фануччи заявил, что три сотни — его последнее слово, — сказал он, с любопытством вглядываясь в лицо приятеля, — каким образом ты рассчитываешь всучить ему меньше?

Вито резонно заметил:

— Это уж не твоя забота. Твое дело — запомнить, что я тебе оказал услугу.

Позже зашел Тессио. Тессио был более скрытен, чем Клеменца, более сметлив и хитер, хотя уступал Клеменце в силе характера. Этот чуял неладное — чуял какой-то подвох и был слегка встревожен.

— С этим гадом из «Черной руки» держи ухо востро, — предупредил он Вито, — он коварный, как бес. Хочешь, я приду, когда ты будешь отдавать ему деньги, — стану свидетелем?

Вито Корлеоне покачал головой. Он даже не счел нужным отвечать, сказал только:

— Передай Фануччи, он получит деньги сегодня в девять вечера — здесь, у меня на квартире. Надо угостить его вином, а там слово за слово — может, и уговорю взять поменьше.

Тессио замотал головой:

— Не надейся! Фануччи, раз уж сказал, не отступится.

— Ничего, — сказал Вито Корлеоне, — мы с ним разберемся. — Со временем это его присловье обрело грозную известность. То было последнее предупреждение — грохот змеиной гремушки за секунду до смертоносного броска. Когда, уже став доном, он предлагал несогласным сесть и разобраться, те понимали, что это последняя возможность кончить дело без кровопролития и уцелеть.

После ужина Вито Корлеоне велел жене увести детей, Санни и Фредо, на улицу и ни под каким видом не пускать их домой, покамест он не позволит. Пусть она сядет у парадной двери и сторожит. У него есть кой-какие дела с Фануччи, не терпящие помех. Увидев ее испуганное лицо, он с усилием подавил гнев.

— Ты, может быть, полагаешь, что за дурня вышла замуж? — спросил он ровным голосом.

Она не ответила. Не ответила из страха — уже не перед Фануччи, а перед мужем. У нее на глазах с ним час от часу совершалось превращение; перед ней стоял чужой человек, от которого исходила темная, зловещая сила. Он и раньше был замкнут, немногословен, но при этом неизменно добр, неизменно уравновешен и рассудителен — большая редкость для сицилийца, особенно молодого. Сейчас, готовясь ответить на зов судьбы, он сбрасывал с себя личину безответного, незаметного тихони, расставался с защитной окраской — вот что видела его жена. Он поздно начинал, ему уже сравнялось двадцать пять лет; зато и начинать ему досталось — с барабанным боем.

Вито Корлеоне задумал убить Фануччи. И — положить себе в карман семьсот долларов. Те триста, которые должен был бы уплатить вымогателю из «Черной руки» он сам, и плюс по двести от Тессио и от Клеменцы. Если не убивать, придется выложить Фануччи семьсот наличными. В его глазах живой Фануччи семи сотен долларов не стоил. Он бы не отдал семьсот долларов, если б понадобилось спасти Фануччи жизнь. Не заплатил бы этих денег врачу за операцию, без которой Фануччи не выжил бы. Он был ничем не обязан Фануччи, не состоял с ним в кровном родстве, не питал к нему приязни. Отчего же тогда он должен был своими руками отдавать Фануччи семьсот долларов?..

А отсюда с неизбежностью следовало: раз Фануччи желает отобрать у него эти деньги силой, то почему его не убить? Мир, безусловно, обойдется без Фануччи.

Была, конечно, у такого решения и серьезная подоплека. Да, у Фануччи могли и впрямь оказаться грозные заступники, которые будут искать возможности отомстить. Да, Фануччи был и сам человек опасный, которого не так-то просто лишить жизни. Да, существовали и полиция, и электрический стул. Но Вито Корлеоне жил приговоренным к смерти еще с того дня, как убили его отца. Двенадцатилетним мальчишкой он пересек океан, спасаясь от рук палачей, ступил на чужую землю, взял себе чужое имя. Он помалкивал, он наблюдал — и убедился за эти годы, что против других ему отпущено с лихвою ума и смелости, просто до сих пор не представлялось случая применить свои ум и смелость на деле.