Он был готов к самому невероятному. Недаром, в конце концов, о разнузданности нравов Голливуда слагались легенды. Но чтобы сразу, без намека на какую-то игру, без единого доброго слова хотя бы для порядка, Дина Данн навалилась прожорливой тяжестью на его детородный орган — такого он все-таки не ожидал. Он продолжал потягивать из стакана, смотреть на экран, но не чувствуя вкуса, не видя фильма. Им владело небывалое возбуждение — отчасти, впрочем, из-за того, что женщина, ублажающая его в темноте, была когда-то предметом его юношеских вожделений.

Вместе с тем для него как мужчины было в этом нечто оскорбительное. А потому, когда прославленная Дина Данн насытилась им и привела его в порядок, он невозмутимо наполнил опять в темноте ее стакан, дал ей опять сигарету, дал огня и уронил равнодушно:

— Кажется, вполне ничего картина.

Он почувствовал, как она окаменела, сидя рядом. Похвалу от него рассчитывала услышать, что ли? Нино налил себе до краев из первой бутылки, которую нашарил в темноте. Да катись оно все! Его же использовали, как последнюю шлюху. Почему-то его теперь охватила холодная злоба на всех этих женщин. Минут пятнадцать они молча смотрели фильм. Он отодвинулся от нее, избегая соприкосновений.

Наконец она проговорила резким неприятным шепотом:

— Ладно рожу-то воротить, тебе же понравилось. То самое стояло выше крыши.

Нино, отхлебнув из стакана, сказал с обычной своей небрежной беспечностью:

— То самое у меня постоянно такое. Вот когда возбуждаюсь — это действительно надо видеть.

Она отозвалась натянутым смешком и умолкла до окончания просмотра. Наконец фильм кончился, в зале зажегся свет. Нино огляделся по сторонам. Видно было, что в темноте публика развлекалась в полную силу, странно только, что он ничего не услышал. Но у некоторых из дам был тот просветленно-сосредоточенный вид, тот жесткий блеск в глазах, который свидетельствует, что над женщиной хорошо потрудились. Они направились к выходу из просмотрового зала. Дина Данн немедленно отошла от него и заговорила с немолодым мужчиной, в котором Нино узнал популярного киноактера, — только сейчас, видя, каков он на самом деле, он догадался, что перед ним педераст. Нино в задумчивости отхлебнул из стакана.

Подошел Джонни Фонтейн, стал рядом.

— Ну что, приятель, получаешь удовольствие?

Нино усмехнулся:

— Не знаю. Это что-то новое. Во всяком случае, когда вернусь в родной квартал, смогу по праву сказать, что меня поимела Дина Данн.

Джонни рассмеялся:

— Она способна предложить и кое-что получше, если позовет к себе домой. Позвала тебя?

Нино покачал головой:

— Я больше интересовался кинофильмом.

На этот раз Джонни отнесся к его словам серьезно.

— Брось шутки шутить, остряк. Такая женщина может тебе ох как пригодиться. Да ты ж, бывало, ни одной юбкой не брезговал. До сих пор жуть берет, как вспомнишь, с какими ты страхолюдинами трахался.

Нино помахал стаканом, зажатым в нетвердой руке.

— Пускай страхолюдины, — сказал он очень громко. — Зато это были женщины! — Дина Данн, стоя в углу, оглянулась и посмотрела на них. Нино приветственно помахал ей стаканом.

Джонни Фонтейн вздохнул.

— Ну, как знаешь, бестолочь ты захолустная.

— И заметь себе, таким останусь, — сказал Нино со своей обезоруживающей хмельной улыбкой.

Джонни прекрасно понимал его. Он знал, что Нино не так уж пьян, как хочет показать. Что Нино больше прикидывается пьяным, ища возможности сказать своему новоявленному голливудскому padrone то, что из уст трезвого прозвучало бы слишком грубо. Он обнял Нино за шею и проговорил любовно:

— Ловок, бродяга, — знаешь, что на год у нас с тобой договор по всей форме и что бы ты ни отмочил на словах или на деле, я не могу тебя прогнать.

— Не можешь, стало быть? — переспросил Нино с хитрым пьяным прищуром.

— Ага.

— Раз так, то я в гробу тебя видал.

От неожиданности Джонни в первую минуту вскипел. Он видел беспечную усмешку на лице у Нино. Но то ли он за последние годы поумнел, то ли падение со звездных высот прибавило ему чуткости — так или иначе, он в эту минуту понял про Нино все. И почему соучастник первых его шагов на певческом поприще в молодые годы так и не добился успеха, и почему старается закрыть для себя всякий путь к успеху сейчас. Натура Нино, понял он, отторгает то, чем приходится платить за успех, попытки что-либо сделать для него в определенном смысле ему оскорбительны.

Джонни взял Нино за плечо и повел наружу. Нино к этому времени уже с трудом передвигал ноги.

— Хорошо, парень, ладно, — миролюбиво приговаривал Джонни, — ты только пой для меня, вот и все, я хочу на тебе заработать. Я не стану учить тебя жить. Поступай как знаешь. Договорились, землячок? Знай себе пой и зарабатывай мне денежки, поскольку сам я больше петь не могу. Понял меня, друг единственный?

Нино выпрямился.

— Я буду петь для тебя, Джонни, — проговорил он невнятно, еле ворочая языком. — Я нынче пою лучше тебя. Я и всегда лучше пел, ты хоть это понимаешь?

Джонни остановился, пораженный: так, значит, вот в чем дело. Он знал, что, пока у него обстояло нормально с голосом, Нино попросту не мог числиться в одной с ним категории — никогда, даже в те далекие годы, когда они пели вдвоем еще подростками. Он видел, что Нино, покачиваясь на неверных ногах в свете калифорнийской луны, ждет от него ответа.

— А я тебя тоже в гробу видал, — сказал он ласково, и они покатились дружно со смеху, как в минувшие дни, когда оба были молоды.

Когда до Джонни Фонтейна дошла весть о покушении на дона Корлеоне, к его тревоге за жизнь Крестного отца с первых минут стало примешиваться сомнение, получит ли он теперь деньги на производство своих картин. Он собрался было в Нью-Йорк, чтобы проведать своего крестного в больнице, но ему сказали, что дон Корлеоне первый воспротивился бы поступку, который неминуемо получит неблагоприятное освещение в прессе. Джонни оставалось ждать. Через неделю прибыл посланец от Тома Хейгена. Договоренность о ссуде на постановку картин оставалась в силе, только не на пять сразу, а по одной поочередно.

Между тем Джонни предоставил Нино свободу осваиваться в Голливуде и Калифорнии по собственному усмотрению, и его старый приятель делал заметные успехи в близком знакомстве с контингентом местных кинозвездочек. Изредка Джонни вызывал Нино к себе по телефону и вывозил куда-нибудь скоротать вместе вечерок, но никогда и ни в чем не пытался давить на него. Однажды, когда зашел разговор о покушении на дона Корлеоне, Нино заметил:

— Знаешь, я как-то попросился на работу в организации — и дон меня не взял. Мне тогда осточертело вкалывать на грузовике, хотелось прилично зарабатывать. А он мне знаешь что сказал? Каждому человеку, говорит, назначено судьбой свое — и тебе на роду написано быть артистом. В смысле, что рэкетира из меня не получится.

Его слова навели Джонни на размышления. Он думал о том, как сметлив и проницателен должен быть его крестный отец, если сразу определил, что от такого, как Нино, в ремесле рэкетира не будет проку — либо засыплется, либо его прикончат. Сморозит шуточку некстати — и прикончат. Но откуда дон знает, что Нино суждено стать артистом? Да оттуда, черт возьми, что стать им, по расчетам дона, ему рано или поздно поможет Джонни Фонтейн! А на чем он основывался в своих расчетах? Очень просто, думал Джонни, он обронит при мне словцо, а я за него ухвачусь как за способ выразить свою благодарность. И нет чтобы попросить напрямик. Лишь дал понять, что я бы этим его порадовал… Джонни вздохнул. Но теперь Крестный отец сам пострадал, попал в беду, а Вольц роет его крестнику яму, и неоткуда ждать подмоги — так что прости-прощай заветный «Оскар». Только дон, с его личными связями, мог нажать на нужные пружины, и к тому же у семейства Корлеоне сейчас полно других забот. Джонни предложил им свою помощь, но Хейген коротко, сухо отказался.

А пока шла полным ходом подготовка его первой картины. Писатель, автор сценария фильма, в котором только что снялся Джонни Фонтейн, дописал новый роман и приехал по его приглашению, чтобы лично, без посредников, без ведома студий-конкурентов вести переговоры. Его вторая книга идеально отвечала всем пожеланиям Джонни. Прежде всего, главному герою не придется петь — плюс лихо закрученный сюжет, женщины, секс и одна роль, скроенная, как моментально определил Джонни, точь-в-точь по мерке Нино. Персонаж разговаривал, как Нино, так же вел себя — даже внешне выглядел так же. Просто наваждение. От Нино потребуется только быть перед камерой самим собой.